Ева Меркачёва: О явке с повинной, тюрьмах, осужденных и произволе…

Интервью Альберта Гаямяна с Евой Меркачёвой, правозащитником, журналистом-расследователем, писателем, членом Союза журналистов Москвы, Союза журналистов России, Союза литераторов, обладателем журналистских премий «Золотое перо России», национальной премии в области печати «Искра», премии Правительства России в области СМИ, премии города Москвы в области журналистики, членом Общественной наблюдательной комиссии Москвы, членом Общественного совета ФСИН России, членом Совета при Президенте РФ по развитию гражданского общества и правам человека.

— Ева Михайловна, Вы являетесь общепризнанным экспертом в области тюремной тематики. Об этом говорится, в том числе, и в Википедии. Что, на Ваш взгляд, за последние годы в пенитенциарных учреждениях России изменилось в лучшую сторону? И что ухудшается?

— Улучшились, конечно же, условия содержания сами по себе. Во-первых, больше нет перелимита. Раньше мы приходили в камеры и видели, как заключенные спят по очереди (на 20 кроватей 45 человек). Раскладушек не хватало, матрасы стелили в проходе. Сидельцы сами делали гамаки, вешали их на втором ярусе между кроватями, но ночью с них падали и разбивались. Это был какой-то ужас!

Я помню женское СИЗО, куда я однажды пришла. Камера на 50 человек, но в ней содержалось не меньше 120. Я присела на лавочку, чтобы записывать жалобы несчастных больных арестанток, и почувствовала, как под ногами что-то шевелилось. Наклонилась и увидела, как там калачиком, свернувшись, спят женщины. И это, конечно, была чудовищная сцена!

Сейчас, слава Богу, всего это нет. Количество заключенных в СИЗО резко сократилось. Считается, что это потому, что у нас стали гуманнее суды. Я с этим и соглашусь, и не соглашусь. Наверное, действительно, чаще стали применять альтернативные меры наказания и реже сажать под стражу до приговора. Но мы по-прежнему продолжаем встречать в СИЗО людей, которые там не должны, на наш взгляд, находиться.

Они обвиняются в совершении преступлений не против личности, а сугубо экономических. Многие сидят за нетяжкие преступления. Вообще, заключение под стражу -самая жёсткая мера пресечения, её должны избирать в крайних случаях. Увы, это не всегда так происходит.

А в целом, почему стало меньше людей за решёткой, — мне кажется, потому что реже стали совершать преступления. Может быть, уровень самосознания граждан повысился. Может быть, они больше стали боятся нарушать закон, потому что кругом видеокамеры и риск быть пойманным значительно вырос. В любом случае – чем меньше людей за решёткой, тем лучше у них условия.

Из конкретики. Однозначно улучшилось питание. Я даже не могу сравнить то, что сейчас, с тем, что было. Когда мы раньше приходили, чувствовали запах кислых щей (мне казалось, он пропитал тогда все стены учреждений) … А люди должны были это есть.

Сейчас еда нормальная, более-менее, нормальная. Это уже и баландой не назовёшь. Всё ещё, конечно же, зависит от изолятора, от колонии. Где-то готовят даже вкусно, а где-то умудряются даже из хороших продуктов сделать на выходе гадость.

Ещё из улучшений — сейчас можно пользоваться многими платными услугами, которых раньше в помине не было. Например, услуга «Электронное письмо». Человек может из дома написать такое письмо, не идти на почту, отправить его и оно придёт заключённому в короткий срок. Вместе с письмом можно отправить фотографию, прикрепить к нему картинку из журнала, всё, что угодно, и это очень быстрый такой обмен электронные сообщениями, и стоит оно не дорого.

Замечательно, что есть платная услуга «Интернет-магазин» и даже горячие обеды можно заказать. Всё то, чём раньше только можно было мечтать. Сейчас, если есть деньги, хотя бы небольшие, можно этим всем пользоваться, можно получать разнообразное питание.

Есть услуга «Платный спортзал» во многих учреждениях, не во всех, но есть. Ну, и другие дополнительные платные услуги. Повторюсь, это большое продвижение вперёд.

Из того, что ухудшилось. Больше всего мы всегда переживали, что наши тюрьмы станут придатком следствия. Особенно это касалось следственных изоляторов, где люди сидят до приговора. Мы долго с этим боролись.

Мы боролись с «пресс-хатами», мы боролись с тем, чтобы следователь не мог заходить в СИЗО, открывая дверь ногой, чтобы он не мог требовать от сотрудников ухудшить условия содержания какого-то конкретного заключённого, который не даёт ему признательные показания, требовать подсадить к нему кого-то и тд. И нам казалось на определённом этапе, что мы этого достигли.

Сейчас, мне кажется, есть некий отход назад. Следствие позволяет себе слишком много. Хотя, безусловно, всё зависит от начальника изолятора (я встречала таких, которые могли отказать в просьбах даже сотрудникам ФСБ).

Мы очень переживаем, что следствие всё чаще вмешивается в вопрос медицины. Это просто ужасно, когда следователь пишет, что он не рекомендует вывозить заключённого в какую-нибудь гражданскую больницу и не рекомендует ему операцию проводить. Он не имеет на это право, потому что сам не является медиком. Об этом заявляла даже на последней встрече с Президентом.

Из того, что ещё ухудшилось — следствие все чаще использует возможность звонков и свиданий как способ манипуляций и разрешает эти звонки и свидания только тех, кто идёт на сделку с ним. Это ужасно, раньше в таких масштабах этого не было.

Сейчас мы часто слышит от заключённых, что они не видели своих близких много лет. Я недавно встретила в «Лефортово» человека, который три года не слышал своих детей – следователь запрещал звонить им. Только спустя три года, когда дело было передано в суд, судья разрешил ему позвонить.

Он позвонил, они были в школе. Он так переживал, прямо рыдал… До чего нужно было довести взрослого здорового мужчину, чтобы он плакал от того, что не дозвонился детям, потому что три года ему такой возможности следствие не давало. Сейчас ещё следствие стало изымать переписку, беря на себя роль цензора.

— Если мне не изменяет память, Вы одна из первых громко на всю страну заговорили об опасности распространения идей А.У.Е. (организация, деятельность которой запрещена на территории Российской Федерации). На сегодняшний день эта криминальная субкультура признана экстремистской. Как Вы считаете проблему можно считать решённой, если правоохранители будут добросовестно исполнять свои обязанности или нужно принять ещё какие-то законодательные ограничения?

— Ну, про А.У.Е. много можно говорить. Это отдельная тема. Во-первых, всё это не на пустом месте создавалось, а стало итогом криминальной субкультуры. Во-вторых, мне кажется, это была своего рода, знаете, такая защитная реакция что ли людей, которые оказались за решёткой.

Когда они видели несправедливость по отношению к ним не только со стороны следствия и суда, но и со стороны сотрудников (которые могут деньги с них вымогать или как-то жестоко к ним относиться) они начинали объединяться.

Ну, собственно, на этой вот почве у нас очень сильно развивалась культура А.У.Е., ныне признанная экстремисткой. Как только условия содержания станут более гуманными, как только следствие будет работать качественно, а суды разбираться в делах объективно — я уверена, А.У.Е. исчезнет как таковое, просто в нём не будет необходимости.

— Когда Вы начали заниматься журналистикой и через какое время после этого Вы занялись именно криминальной тематикой?

— Журналистикой я стала заниматься ещё в школе. Первые мои статьи были напечатаны, когда я была в десятом классе, и сразу после школы я поступила на журфак МГУ, параллельно я постоянно писала, в основном занималась расследованиями журналистскими, и, собственно, расследования меня и привели в тюрьму, потому что многие из них начинались тюрьмой, а многие заканчивались наоборот тюрьмой. И я, собственно, потом, когда уже попала в ОНК, могла всё увидеть своими собственными глазами.

Это было, действительно, интересно, было такое дополнение к моей журналистской профессии. А вообще журналистика сама по себе, как мне кажется, — это правозащитная история, потому что о чём бы ты не писал, ты пишешь про людей.

И, соответственно, ты можешь всегда написать так, чтобы права людей защитить, и ты можешь всегда встать на сторону Справедливости, и если ты разбираешься в какой-то истории, не обязательно это расследование, это может быть какая-то статья, но ты расставляешь акценты, ты показываешь истину, и ты по сути — правозащитник. Вот, и, собственно, криминальная тематика она вывела на то, чтобы стать правозащитником.

— Я так и предполагал. Вы рассказывали читателям о различных тюрьмах России. Какая из них Вам запомнилась больше всего и чем конкретно?

— Мне больше всего запомнились тюрьмы для пожизненно осужденных. Объехала все семь тюрем для п/ж, и они, конечно, грандиозное впечатление на меня произвели.

Самое тягостное, наверное, осталось от «Полярной совы», которая находится в вечной мерзлоте, и там, где очень жёсткие, суровые условия.

Самое благостное впечатление, ну, если так можно выразиться, произвёл на меня «Вологодский пятак», который располагается на острове Огненном. Там в своё время был монастырь.

И до сих пор стоят все монастырские постройки: собственно, колония располагается в бывших всех этих зданиях, которые были освящены, и некоторые камеры — это кельи. И там до сих пор находят фрески с иконами.

Там какой-то дух витает, мне кажется, необыкновенный. Там очень многие к вере приходят, а не прикрываются ею. Ну, вот, как мне показалось, там люди не такие страшные маньяки, а оступившиеся, которые ищут свой путь покаяния.

Из тех тюрем, которые не для пожизненно осуждённых, мне, конечно, больше всего запомнились «Кресты». Легендарная тюрьма. Старые «Кресты» уже закрыты, там нет заключённых. Но я была там, когда ещё находились люди, я встречалась даже со старожилами, которые помнят захват «Крестов».

А потом я, кстати, в колонии для пожизненно осуждённых общалась с тем человеком, который был в числе захватчиков «Крестов» (они взяли в заложники людей).

«Кресты» пропитаны историей. Там есть потайные комнаты-камеры. Там в кабинете начальника стоит удивительный старинный сейф. И вообще там столько всего… А столько там сидело криминальных авторитетов, сколько революционеров, сколько учёных (там же была «шарашкина-контора», где они придумывали новейшие технологии). В общем, «Кресты» — это, конечно, легенда!

— Предполагаю, что, занимаясь журналистикой и правозащитной деятельностью, Вы часто радуетесь тому, что благодаря Вашим публикациям где-то кому-то стало легче, кто-то избежал незаслуженного наказания или даже смерти. А что Вас сильно опечалило в виду того, что не удалось добиться нужного результата?  

— Да, когда пишем про какие-то нарушения, какой-то анализ даём, это иногда (не часто) «выстреливает». Я вот помню несколько расследований по тюремной системе изменили многое. В том числе, я помню написала про женское СИЗО, про этот ад, и на следующий день туда приехало руководство ФСИН, и они расселили женщин, больше не было перелемита, и они придумали, как в этой ситуации быть.

А суды стали реже женщин сажать. Вот это была Победа! Потом я написала про вип-камеры в «Матросской тишине», в результате туда поселили самых бедных и больных заключенных, а подвальные камеры закрыли. расселили заключённых в нормальные камеры, где они были в хороших условиях.

Но часто расследования про конкретных людей не заканчиваются победой, потому что там интересы следствия, прокуратуры, и никто не хочет «откручивать» назад. Но знаете, все равно писать надо. Людям становится легче от того, что кто-то сказал правду.

Им тогда кажется, что Справедливость все-таки есть. Я помню историю, когда в «Матросской тишине» голодал парень молодой. Он приехал в Москву поступать учиться на летчика, а ему полицейские подбросили наркотики… И вот СИЗО.

Он сказал, что объявил голодовку, готов умереть, потому что не справедливо. И мы с ним договорились, что я о нём напишу, проведу честное расследование, а он бросит голодовку.

Я с Аннной Карентниковой написала, и он стал принимать пищу. Суд дал ему минимальный срок (увы, не оправдал), недавно освободился. Я думаю, что этой статьёй мы просто спасли ему жизнь.

Ну, а так, насчет печали… Бывает, я провожу расследование, доказываю абсурдность обвинения, доказываю, что виновны другие люди, что коррупция, что следствие всё сфабриковало, а итоге тишина. Повод для грусти? Да. Повод для отчаяния? Нет.

Я, кстати, в том числе, в колонии для пожизненно осуждённых встречала людей, которые, на мой взгляд, не виноваты. Но за раскрытие их громких дел следователи и прокуроры пошли на повышение, получили новые звания, ордена и медали.

И никто не готов открутить это всё назад и признаться в том, что это была по ошибке. Никто на это не пойдёт, им проще оставить человека гнить в тюрьме, на пожизненный срок, чем признать свою вину. Вот, это, к сожалению, система, и это очень печалит, да…

— Понимаю и соглашаюсь. Назовите, пожалуйста, то, что, на Ваш взгляд, тормозит развитие России как демократического государства.

— Первое – что мы (россияне) не соблюдаем законы. Второе — низкое качество работы следствия. Третье – суды зачастую носят обвинительный уклон.

Я буду называть вещи своими именами, так оно и есть. Сегодня по заказу, по указке можно «закатать» любого человека. Абсолютно. Вытащить из-за решётки может только, наверное, гражданское общество, когда оно возмутиться каким-то абсурдным случаем. Мы такие примеры видели.

Ну, вот, если бы у нас, всё-таки, всё было по закону, если бы у нас не тащили всяких кумовьёв в прокуратуру, в следствие, тех людей, которые ничего не понимают, и которые по природе своей не следователи, расследовать не умеют, могут только фабриковать, у нас было бы всё более лучше, демократичнее.

Вообще, мне кажется, для того, чтобы мы жили как в демократическом государстве, мы сами должны так себя ощущать, и мы должны всё время исходить из этого, как будто бы мы уже живём в абсолютно демократическом правовом государстве.

И делать только так, как делал бы гражданин такого государства. И требовать от других. Должны не проходить мимо несправедливости, не закрывать глаза на нее, прямо показывать пальцем. Должны уметь отделять то, что не демократично, от того, что несёт свободу и что соответствует интересам гражданского общества.

И повторю мысль: нам нужно победить вот традицию ставить на посты «не тех людей». Каждый пост должен занимать человек, который для этого места, может быть, был рождён. И который будет со всей ответственностью делать это и служить людям.

Тогда депутаты у нас будут слуги народа, тогда чиновники будут не государю служить, а государству, а государство — это люди. Когда мы будем из всего этого исходить, тогда у нас и будет демократическое общество!

— Ева Михайловна! Мы с Вами, как и подавляющее большинство граждан России, знаем, что сегодня многие сотрудники органов дознания и следствия не утруждают себя бременем доказывания. Вы только что говорили об этом. Им проще доказать виновность подозреваемого или обвиняемого с помощью угроз и пыток.
 
В этом случае основная часть подозреваемых и обвиняемых не выдерживают морально-психологического и физического воздействия, дают показания, нужные дознанию и следствию, в основном, в виде заявления о явке с повинной.

Позже, во время судебного разбирательства по делу, многие из них, пытаются объяснить, что дали те или иные показания, так как не могли выдержать давления, которое оказывалось на них через оперативных сотрудников правоохранительных органов, подозреваемых, обвиняемых и осужденных, сотрудничающих с руководством пенитенциарных учреждений.
 
Однако, как правило, суд довольствуется заявлениями о явке с повинной и показаниями, данными во время досудебного расследования, и выносит обвинительные приговоры, не разбираясь в причинах самооговоров подозреваемых и подозреваемых.

Я считаю, что необходимо ввести изменения и дополнения в УПК РФ, которые предусматривали бы следующее:
 
— лицо, отказавшееся во время судебного разбирательства, от своих предыдущих показаний, данных во время досудебного расследования, признаётся вынужденным оговорить себя для сохранения жизни и здоровья.

— с момента отказа от своих предыдущих показаний до полного завершения судебного разбирательства данное лицо получает особую государственную защиту, все действия в отношении него со стороны сотрудников пенитенциарного учреждения и сокамерников берутся под полный контроль. До окончания судебного разбирательства данное лицо помещается в специальную камеру, за его безопасность отвечают конкретные должностные лица.
 
— при отказе подсудимого от прежних показаний, суд в обязательном порядке инициирует расследование по факту законности получения предыдущих показаний от обвиняемого.

За более чем двадцатилетний стаж юридической и правозащитной деятельности я много раз размышлял над этим, могу рассуждать об этом часами, готов обосновать необходимость нововведений. Что об этом можете сказать Вы?

— Замечательная инициатива!

Я сама сталкивалась с историями, когда люди на первоначальном этапе оговорили себя, потому что у них не было другого способа выжить, как они говорили.

И я считаю, что суд не должен только опираться на признательные показания, тем более, что иногда люди оговаривают себя в пользу других людей, чтобы те, избежали ответственности. Я, например, знаю историю, когда одна бабушка взяла на себя убийство сына, чтобы спасти внука.

Очень много у нас сейчас дел в суде, которые основываются на показаниях, данных на первоначальном этапе.

Людей могли пытать, и ясно, что при этом они подписывали всё, что угодно. Людей могли просто запугать, ввести в заблуждение, сказать: «Ты сейчас напишешь, а мы тебя отпустим домой, а если не напишешь, то в СИЗО!».

Или говорили: «Напиши хоть что-то, и ты пойдёшь просто свидетелем». Это был обман. В общем, много всяких прочих манипуляций, поэтому я за Вашу инициативу!

Суд должен быть на стороне людей, отказывающихся от явки с повинной и объясняющих это единственной возможностью на тот момент сохранить свою жизнь и здоровье.

Редакция Интернет-издания «Россия криминальная» благодарит Еву Меркачёву за её деятельность и данное интервью.